Более двадцати лет тому назад поднимался я впервые по широкой лестнице старого дома в одном из тишайших московских переулков близ Арбата. Было странно сознавать, что когда-то и Александр Блок подходил к этой дубовой двери на втором этаже и нажимал на черную кнопку старинного электрического звонка.

На протяжении всей своей жизни Бунин сознавал неослабевающую, чарующую власть Пушкина над собой. Еще в юности Бунин поставил великого поэта во главе отечественной и мировой литературы - «могущественного двигателя цивилизации и нравственного совершенствования людей». В трудные, одинокие годы эмиграции писатель отождествлял свое восприятие русского гения с чувством Родины: «Когда он вошел в меня, когда я узнал и полюбил его?

Тема любви у Бунина - большое «окно» в жизнь. Она позволяет ему соотнести глубокие душевные переживания с явлениями внешней жизни, а также проникать в «тайная тайных» человеческой души, исходя из влияния на человека объективной действительности. Великое чувство, связывающее людей, превращается под пером Бунина в страдание, приносящее горечь и мучительную боль. Тема любви очень важна в плане эстетического отношения писателя к действительности и многое разъясняет в его миропонимании.

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука —
Натянутая тетива
Тугого лука.

Анализ стихотворения «Во всем мне хочется дойти до самой сути» Пастернака

Б. Пастернак, несмотря на огромное количество исследований его жизни и творчества, во многом остается загадочной и непонятной фигурой. Его стихи всегда несут в себе какую-то тайну, недоступную большинству читателей. Сложные образы, переплетающиеся в немыслимых сочетаниях, передают богатство внутреннего мира поэта. Его считали человеком, чересчур погруженным в себя, а творчество – оторванным от реальной жизни. В 1956 г. Пастернак создал стихотворение «Во всем мне хочется дойти до самой сути», в котором выразил свое отношение к творчеству. Оно может считаться программным заявлением поэта.

Пастернак заявляет, что во всем стремится «дойти до самой сути». Это относится не только к творчеству, но и ко всей жизни в целом. Его не удовлетворяет поверхностный анализ. Поэт должен понять философский смысл каждого предмета и явления, постигнуть саму «сердцевину».

Он признается, что пока еще не может сделать этого, но не бросает попыток. Человеческая речь слишком ограниченна, притянута к земле. Высшая истина недоступна на обычном уровне сознания. Главная цель Пастернака – подобрать такие «восемь строк», которые бы полностью описывали все свойства человеческих страстей. Его творческий поиск подобен научному методу. Автор хочет вывести один всеобщий закон, которому подчинены все проявления души. Если ему это удастся, то стихи станут не просто рифмованными словами. В них будут содержаться физические свойства окружающего мира: цвета, звуки, запахи. Каждое произведение станет зеркальным отражением реальности. Пастернак надеется, что сможет уничтожить вечную непреодолимую границу между действительностью и воображением. Он считает, что значительно приблизился к этому Шопен, в музыкальных произведениях которого ожили «парки, рощи, могилы». Творчество настоящего поэта – «тетива тугого лука», символизирующая меткие и точные выстрелы – стихотворения.

Пастернак объясняет, что его произведения – это постоянный поиск скрытого смысла вещей. Их нельзя воспринимать буквально. Они глубоко личные и, естественно, недоступны массовому читателю. Возможно, этим он выражал протест против подавляющего господства соцреализма, которые был направлен на описание конкретных фактов и событий. Такой метод Пастернак считал примитивным и недостойным настоящего творца. Описать явление может и журналист. Придать ему общечеловеческое значение, показать самую суть невозможно без глубокого философского анализа.

Стихотворение “Во всем мне хочется дойти…” – образец философской лирики Бориса Пастернака. В этом произведении поэт пытается самоидентифицироваться и найти формулу, выражающую его внутреннее “я”. Эта работа — своеобразный манифест, занявший центральное место в сборнике “Когда разгуляется”.

Произведение “Во всем мне хочется дойти…” было написано в 1956 году. Книгу, в которую вошло данное стихотворение, издали только после смерти автора — в 1961 году.

Это произведение создано в сложный период, когда личность Пастернака воспринималась неоднозначно. Его обвиняли в уклонении от общей единой идеологии и тщательно отыскивали в строках антисоветские интонации. Нобелевская премия 1958 года значительно усилила травлю. По сути, поэтические опусы оказались единственным шансом высказать сокровенное и наболевшее чувство тоски.

Жанр, направление и размер

Как уже было замечено, стихотворение относится к философской лирике. Вряд ли возможно отнести это произведение к определенному направлению. Проанализировав отдельные средства художественной выразительности, можно сделать вывод, что здесь присутствуют черты акмеизма, т. к. вещи называются своими именами, а главная особенность – семантическая однозначность и точность. Еще в первой строфе, обозначая, что лирическому герою “во всем… хочется дойти до самой сути”, понятие “все” далее раскрывается: “В работе, в поисках пути, / в сердечной смуте…”. В этом стихотворении не встречается метафизических абстракций и тщательно выверенной музыкальности, свойственной символизму, а также зауми и гиперболизации, к которым часто прибегали представители футуризма. Пастернак в определенный период творчества относился к организации “Центрифуга” и в его поздних стихах также заметна основная идея их манифеста: возвеличить искусство, превратив его в нечто вечное. Однако, как мне кажется, если рассматривать конкретное стихотворение, то в его афористичной простоте можно найти именно акмеистическую интонацию.

Ритмический рисунок “Во всем мне хочется дойти…” создается чередованием четырехстопного и двустопного ямба, а также мужской и женской рифмы.

Композиция

Композиция крайне проста. Первая строфа задает общий тон и формулирует главную идею стихотворения. Далее поэт разворачивает свою мысль, осознавая беспомощность поэтического слова, в которое невозможно вместить все тонкости окружающего и внутреннего мира.

Завершает основную мысль последняя строфа, где подчеркивается двоякая природа любого высокого искусства: “игра и мука”.

Образы и символы

1. Пастернак обращается к теме классической музыки, которая не только бессмертна, но и способна охватить своей энергией множество жизненных деталей и красот. Шопен становится олицетворением идеала, впитывающего силу бытия и выражающего ее посредством звуков.
2. Образ натянутой тетивы – это музыкальная стройность произведения искусства, отражающего величие жизни.
3. Поэтический мир преобразуется в сад, наполненный цветением, запахами растений и звуками грозы – это то, что роднит данное стихотворение с символизмом, стремящимся создавать образы, затрагивающие все органы чувств.

Темы и настроение

Основная тема – это поиск формулы создания произведения искусства. Поэт осознает, что достигнуть совершенства возможно только постигнув тайну природы и всего живого. Это стихотворение — своеобразный вывод из всего творчества Пастернака. Осмысливая тему создания поэтического идеала, автор затрагивает и другой вопрос – невозможность выразить детали жизни словом, поэтому настроение произведения пропитано сожалением. Данную мысль подтверждает возглас: “О, если бы я только мог…”.

Также автор раскрывает тему поэта и поэзии, и в его парадигме мышления поэт – заложник поэзии, ведь в словах он не всегда может докопаться до сути, остается горькое и невыразимое нечто, что не может вырваться из души в смирительной рубашке слова.

Основная идея

Главная мысль – стремление разгадать тайну жизни и насытить ею каждый звук стихотворения. Лирический герой желает вывести законы и общую формулу творческого идеала. Образцом служит Шопен, сумевший вложить в свои этюды “живое чудо”.

Смысл творческой жизни Пастернака – дойти до предела поэтических возможностей, выжать из слова все смыслы и краски и подарить читателю, чтобы он почувствовал каждую интонацию, понял каждую выбоину между строк.

Средства художественной выразительности

В данном стихотворении Пастернак исповедует философию простоты, поэтому, как и композиционно, так и художественно произведение устроено без лишних оригинальностей и метафорических узоров.

Лирический герой называет вещи своими именами, конкретно обозначая средства, при помощи которых он бы смог достигнуть совершенства. Эпитеты очень конкретны: “сердечная смута”, “натянута тетива” и др. В центре масштабное сравнение поэзии с цветущим садом. Для создания звукописи поэт использует аллитерацию.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

«Во всем мне хочется дойти до самой сути». Все послевоенные годы были заполнены для Пастернака напряженным, сосредоточенным трудом. Он был не только гениально одаренным человеком, но и чрезвычайно усердным, преданным делу работником.

Поэзия Бориса Леонидовича Пастернака была ошеломляющим напо­минанием о жизни, которая не нуждается в славословиях, и изо всех сил хочет был ь выраженной в слове. Усилия поэта, его суть были направлены на то, что­бы создать «образ мира, в слове явленный».

Борис Леонидович Пастернак не всегда был доволен собой. Он был очень самокритичен. Поэтому поэт дает объяснения - почему не нравится ему его стиль до 1940 года: «Слух у меня тогда был испорчен выкрутасами, ломкою всего привычного, царившими кругом. Все нормально сказанное от­скакивало от меня. Я забывал, что слова сами по себе могут что-то заключать и значить, помимо побрякушек, которыми их увешали… Я во всем искал не сущности, а посторонней остроты».

Это важное признание шестидесятилетнего поэта имеет смысл сопоста­вить с его стихо творением примерно этой же поры:

Во всем мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте,

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Все стихотворение - перечень того, что хотел бы выразить, бывающий «в работе, в поисках пути, в сердечной смуге». А выразил он в ре зультате - мир, нечто необъятное, бесконечно разнообразное.

Для того, чтобы добиться стиля, чуждого «посторонней остроты», нужно было пройти Борису Пастернаку весьма сложный путь творческого разви тии, исполненный поисков, потерь, находок.

Стремление к простоте не означало для поэта упрощения. Ведь в поня­тие простоты Пастернак включал не только ясность и понятность, но и есте­ственность. Эта проделанная им эволюция была естественным путем худож­ника, желающего во всем дойти «до самой сути».

Важно было, стремясь к новому, чуждающемуся «посторонней остроты» стилю, не упустить, не утратить все то лучшее, что было поэту свойственно в его раннем творчестве.

На протяжении жизни Борис Пастернак проделал несколько творческих циклов, несколько витков вверх по спирали постижения природы, общества, духовного мира личности. В свою очередь, такие же циклы, такие же витки по спирали совершает общество в постижении поэта.

Наследие Бориса Леонидовича Пастернака законно входит в сокровищ­ницу русской и мировой культуры нашего века. Знание этого наследия стано­виться насущной необходимостью, упоительным чтением и поводом для раз­думий над основными вопросами человеческого бытия. Людям всегда будет нужна его одухотворенная, чудесная и полная жизни поэзия.

Борис Пастернак

Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Сборник

© Б. Л. Пастернак, наследники, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Начальная пора. 1912–1914

* * *

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колес,

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

* * *

Как бронзовой золой жаровень,

Жуками сыплет сонный сад.

Со мной, с моей свечою вровень

Миры расцветшие висят.

И, как в неслыханную веру,

Я в эту ночь перехожу,

Где тополь обветшало-серый

Завесил лунную межу,

Где пруд, как явленная тайна,

Где шепчет яблони прибой,

Где сад висит постройкой свайной

И держит небо пред собой.

1912, 1928

* * *

Когда за лиры лабиринт

Поэты взор вперят,

Налево развернется Инд,

Правей пойдет Евфрат.

А посреди меж сим и тем

Со страшной простотой

Легенде ведомый Эдем

Взовьет свой ствольный строй.

Он вырастет над пришлецом

И прошумит: мой сын!

Я историческим лицом

Вошел в семью лесин.

Я – свет. Я тем и знаменит,

Что сам бросаю тень.

Я – жизнь земли, ее зенит,

Ее начальный день.

Мне снилась осень в полусвете стекол,

Друзья и ты в их шутовской гурьбе,

И, как с небес добывший крови сокол,

Спускалось сердце на руку к тебе.

Но время шло, и старилось, и глохло,

И, па́волокой рамы серебря,

Заря из сада обдавала стекла

Кровавыми слезами сентября.

Но время шло и старилось. И рыхлый,

Как лед, трещал и таял кресел шелк.

Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,

И сон, как отзвук колокола, смолк.

Я пробудился. Был, как осень, темен

Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,

Как за́ возом бегущий дождь соломин,

Гряду бегущих по́ небу берез.

* * *

Я рос. Меня, как Ганимеда,

Несли ненастья, сны несли.

Как крылья, отрастали беды

И отделяли от земли.

Я рос. И повечерий тканых

Меня фата обволокла.

Напутствуем вином в стаканах,

Игрой печальною стекла,

Я рос, и вот уж жар предплечий

Студит объятие орла.

Дни далеко, когда предтечей,

Любовь, ты надо мной плыла.

Но разве мы не в том же небе?

На то и прелесть высоты,

Что, как себя отпевший лебедь,

С орлом плечо к плечу и ты.

* * *

Все наденут сегодня пальто

И заденут за поросли капель,

Но из них не заметит никто,

Что опять я ненастьями запил.

Засребрятся малины листы,

Запрокинувшись кверху изнанкой.

Солнце грустно сегодня, как ты, -

Солнце нынче, как ты, северянка.

Все наденут сегодня пальто,

Но и мы проживем без убытка.

Нынче нам не заменит ничто

Затуманившегося напитка.

Вокзал

Вокзал, несгораемый ящик

Разлук моих, встреч и разлук,

Испытанный друг и указчик,

Начать – не исчислить заслуг.

Бывало, вся жизнь моя – в шарфе,

Лишь подан к посадке состав,

И пышут намордники гарпий,

Парами глаза нам застлав.

Бывало, лишь рядом усядусь -

И крышка. Приник и отник.

Прощай же, пора, моя радость!

Я спрыгну сейчас, проводник.

Бывало, раздвинется запад

В маневрах ненастий и шпал

И примется хлопьями цапать,

Чтоб под буфера не попал.

И глохнет свисток повторенный,

А издали вторит другой,

И поезд метет по перронам

Глухой многогорбой пургой.

И вот уже сумеркам невтерпь,

И вот уж, за дымом вослед,

Срываются поле и ветер, -

О, быть бы и мне в их числе!

Венеция

Я был разбужен спозаранку

Щелчком оконного стекла.

Размокшей каменной баранкой

В воде Венеция плыла.

Все было тихо, и, однако,

Во сне я слышал крик, и он

Подобьем смолкнувшего знака

Еще тревожил небосклон.

Он вис трезубцем скорпиона

Над гладью стихших мандолин

И женщиною оскорбленной,

Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и черной вилкой

Торчал по черенок во мгле.

Большой канал с косой ухмылкой

Оглядывался, как беглец.

Вдали за лодочной стоянкой

В остатках сна рождалась явь.

Венеция венецианкой

Бросалась с набережных вплавь.

1913, 1928

Прижимаюсь щекою к воронке

Завитой, как улитка, зимы.

«По местам, кто не хочет – к сторонке!»

Шумы-шорохи, гром кутерьмы.

«Значит – в “море волнуется”?

В повесть,

Завивающуюся жгутом,

Где вступают в черед, не готовясь?

Значит – в жизнь? Значит – в повесть о том,

Как нечаян конец? Об уморе,

Смехе, сутолоке, беготне?

Значит – вправду волнуется море

И стихает, не справясь о дне?»

Это раковины ли гуденье?

Пересуды ли комнат-тихонь?

Со своей ли поссорившись тенью,

Громыхает заслонкой огонь?

Поднимаются вздохи отдушин

И осматриваются – и в плач.

Черным храпом карет перекушен,

В белом облаке скачет лихач.

И невыполотые заносы

На оконный ползут парапет.

За стаканчиками купороса

Ничего не бывало и нет.

1913, 1928

Пью горечь тубероз, небес осенних горечь

И в них твоих измен горящую струю.

Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,

Рыдающей строфы сырую горечь пью.

Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим,

Надежному куску объявлена вражда.

Тревожный ветр ночей – тех здравиц виночерпьем,

Которым, может быть, не сбыться никогда.

Наследственность и смерть – застольцы наших трапез.

И тихою зарей – верхи дерев горят -

В сухарнице, как мышь, копается анапест,

И Золушка, спеша, меняет свой наряд.

Полы подметены, на скатерти – ни крошки,

Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,

И Золушка бежит – во дни удач на дрожках,

А сдан последний грош, – и на своих двоих.

* * *

Встав из грохочущего ромба

Передрассветных площадей,

Напев мой опечатан пломбой

Неизбываемых дождей.

Под ясным небом не ищите

Меня в толпе сухих коллег.

Я смок до нитки от наитий,

И север с детства мой ночлег.

Он весь во мгле и весь – подобье

Стихами отягченных губ,

С порога смотрит исподлобья,

Как ночь, на объясненья скуп.

Мне страшно этого субъекта,

Но одному ему вдогад,

Зачем ненареченный некто, -

Я где-то взят им напрокат.

Зимняя ночь

Не поправить дня усильями светилен,

Не поднять теням крещенских покрывал.

На земле зима, и дым огней бессилен

Распрямить дома, полегшие вповал.

Булки фонарей и пышки крыш, и черным

По белу в снегу – косяк особняка:

Это – барский дом, и я в нем гувернером.

Я один, я спать услал ученика.

Никого не ждут. Но – наглухо портьеру.

Тротуар в буграх, крыльцо заметено.

Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй

И уверь меня, что я с тобой – одно.

Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.

Кто открыл ей сроки, кто навел на след?

Тот удар – исток всего. До остального,

Милостью ее, теперь мне дела нет.

Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин

Вмерзшие бутылки голых черных льдин.

Булки фонарей, и на трубе, как филин,

Потонувший в перьях, нелюдимый дым.

Поверх барьеров. 1914–1916

Петербург

Как в пулю сажают вторую пулю

Или бьют на пари по свечке,

Так этот раскат берегов и улиц

Петром разряжён без осечки.

О, как он велик был! Как сеткой конвульсий

Покрылись железные щеки,

Когда на Петровы глаза навернулись,

Слезя их, заливы в осоке!

И к горлу балтийские волны, как комья

Тоски, подкатили; когда им

Забвенье владело; когда он знакомил

С империей царство, край – с краем.

Нет времени у вдохновенья. Болото,

Земля ли, иль море, иль лужа, -

Мне здесь сновиденье явилось, и счеты

Сведу с ним сейчас же и тут же.

Он тучами был, как делами, завален.

В ненастья натянутый парус

Чертежной щетиною ста готовален

Врезалася царская ярость.

В дверях, над Невой, на часах, гайдуками,

Века пожирая, стояли

Шпалеры бессонниц в горячечном гаме

Рубанков, снастей и пищалей.