Роман (1726)В книге 4 части: Лемюэль Гулливер совершает четыре путешествия, общая длительность которых во времени составляет 16 лет и 7 месяцев. Первой “остановкой” оказывается страна Лилипутия, где

Фото 1 из 1

Роман (1726)

В книге 4 части: Лемюэль Гулливер совершает четыре путешествия, общая длительность которых во времени составляет 16 лет и 7 месяцев.

Первой “остановкой” оказывается страна Лилипутия , где живут очень маленькие люди. Поначалу эти люди (столь же миниатюрно и все, что их окружает) встречают Человека-Гору (так называют они Гулливера) приветливо: ему предоставляют жилье, принимаются законы, которые упорядочивают его общение с местными жителями, обеспечивают его питанием, что непросто, ибо рацион незваного гостя равен рациону 1728 лилипутов. С ним приветливо беседует сам император. После оказанной Гулливером ему и всему его государству помощи (тот пешком выходит в пролив, отделяющий Лилипутию от соседнего и враждебного государства Блефуску, и приволакивает на веревке весь блефусканский флот), ему жалуют титул нардака, самый высокий титул в государстве.

Гулливера знакомят с обычаями страны: чего, к примеру, стоят упражнения канатных плясунов, служащие способом получить освободившуюся должность при дворе. Описание “церемониального марша” между ног Гулливера, обряд присяги, которую он приносит на верность государству Лилипутия; ее текст, в котором особое внимание обращает на себя первая часть, где перечисляются титулы “могущественнейшего императора, отрады и ужаса вселенной”.

Гулливера посвящают в политическую систему страны: оказывается, в Лилипутии существуют две “враждующие партии, известные под названием Тремексенов и Слемексенов”, отличающиеся друг от друга лишь тем, что сторонники одной являются приверженцами низких каблуков, а другой - высоких, причем между ними происходят на этой почве “жесточайшие раздоры”: “утверждают, что высокие каблуки всего более согласуются с... древним государственным укладом” Лилипутии, однако император “«постановил, чтобы в правительственных учреждениях... употреблялись только низкие каблуки...”. Еще более существенные обстоятельства вызвали к жизни “ожесточеннейшую войну”, которую ведут между собой Лилипутия и Блефуску: с какой стороны разбивать яйца - с тупого конца или с острого. (Свифт ведет речь о современной ему Англии, разделенной на сторонников тори и вигов.) “Язык блефусканцев настолько же отличается от языка лилипутов, насколько разнятся между собою языки двух европейских народов. При этом каждая из наций гордится древностью, красотой и выразительностью своего языка. И наш император, пользуясь преимуществами своего положения, созданного захватом неприятельского флота, обязал посольство блефусканцев представить верительные грамоты и вести переговоры на лилипутском языке”.

Не все советники императора разделяют его восторги относительно Человека-Горы. Враги требуют смерти, способы предлагаются один страшнее другого. И лишь главный секретарь по тайным делам Рельдресель, известный как “истинный друг” Гулливера, оказывается истинно гуманным: его предложение сводится к тому, что достаточно Гулливеру выколоть оба глаза: “такая мера, удовлетворив в некоторой степени правосудие, в то же время приведет в восхищение весь мир, который будет приветствовать столько же кротость монарха, сколько благородство и великодушие лиц, имеющих честь быть его советниками”.

После бегства в Блефуску (где история повторяется: все рады Человеку-Горе, но и не менее рады от него поскорее избавиться) Гулливер на выстроенной им лодке отплывает и... случайно встретив английское купеческое судно, благополучно возвращается в родные пенаты. С собой он привозит миниатюрных овечек, каковые через несколько лет расплодились настолько, что, как говорит Гулливер, “я надеюсь, что они принесут значительную пользу суконной промышленности” (отсылка Свифта к “Письмам суконщика” - его памфлету).

Вторым странным государством, куда попадает Гулливер, оказывается Бробдингнег - государство великанов, где уже Гулливер оказывается своеобразным лилипутом. Гулливер и местное население, в сравнении с предыдущим сюжетом, словно меняются ролями, и обращение местных жителей с Гулливером соответствует тому, как вел себя сам Гулливер с лилипутами.

Гулливер претерпевает множество приключений, попадая в итоге к королевскому двору, становясь любимым собеседником короля. В одной из бесед с его величеством Гулливер рассказывает ему о своей стране - эти рассказы будут повторяться не раз на страницах романа. Для неискушенных его собеседников все рассказы Гулливера покажутся абсурдом, бредом, подчас - просто враньем. “Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия”.

Гулливер вновь рвется домой, к своим родным, в свою столь несовершенно устроенную страну. А попав домой, долго не может адаптироваться: все кажется... слишком маленьким.

В части третьей Гулливер попадает сначала на летающий остров Лапуту . И вновь все узнаваемо: как мелочи чисто житейского свойства, типа присущего лапутянам “пристрастия к новостям и политике”, так и вечно живущий в их умах страх, вследствие которого “лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спокойно спать в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни”. Зримое воплощение абсурда как основы жизни на острове - хлопальщики, назначение которых - заставить слушателей (собеседников) сосредоточить свое внимание на том, о чем им в данный момент повествуют.

Когда Гулливер попадет в столицу Лапуты город Лагадо, он будет потрясен сочетанием беспредельного разорения и нищеты, которые бросятся в глаза повсюду, и оазисов порядка и процветания: оказывается, оазисы эти - все, что осталось от прошлой, нормальной жизни. А потом появились некие “прожектеры”, которые, побывав на острове и “возвратившись на землю... прониклись презрением ко всем... учреждениям и начали составлять проекты пересоздания науки, искусства, законов, языка и техники на новый лад”. Сначала Академия прожектеров возникла в столице, а затем и во всех значительных городах страны.

Утомившись от всех этих чудес, Гулливер решил отплыть в Англию, однако на его пути домой оказался сначала остров Глаббдобдриб , а затем королевство Лаггнегг . По мере продвижения Гулливера из одной диковинной страны в другую фантазия Свифта становится все более бурной.

В четвертой, заключительной части романа Гулливер попадает в страну гуигнгнмов . Гуигнгнмы - это лошади, но в них находит Гулливер вполне человеческие черты. В услужении у гуигнгнмов живут злобные и мерзкие существа - йеху, как две капли воды похожие на человека, только лишенные цивилизованности, а потому представляющиеся отвратительными созданиями рядом с высоконравственными, добропорядочными гуигнгнмами, для которых живы и честь, и благородство, и достоинство, и скромность, и привычка к воздержанию...

В очередной раз рассказывает Гулливер о своей стране, об ее обычаях, нравах, политическом устройстве, традициях - и более чем когда бы то ни было рассказ его встречает со стороны его собеседника недоверие, потом - возмущение: как можно жить столь несообразно законам природы? Устройство сообщества разумных лошадей - утопия: писатель с неожиданной наивностью чуть ли не воспевает примитивные радости, возврат к природе. Но его утопия выглядит утопично даже для него самого. Это проявляется прежде всего в том, что симпатичные и добропорядочные гуигнгнмы изгоняют из своего “стада” затесавшегося в него “чужака” - Гулливера. Он слишком похож на йеху, и им дела нет до того, что сходство у Гулливера с этими существами только в строении тела и ни в чем более. Нет, решают они, коль скоро он - йеху, то и жить ему должно рядом с йеху. Гулливер напрасно мечтал остаток дней своих провести среди этих добрых животных. Генеральное собрание гуигнгнмов, в описании Свифта напоминающее ученостью своей чуть ли ни платоновскую Академию, принимает “увещание” - изгнать Гулливера, как принадлежащего к породе йеху. И герой завершает свои странствия, в очередной раз возвратясь домой, “удаляясь в свой садик в Редрифе наслаждаться размышлениями, осуществлять на практике превосходные уроки добродетели...”.

Подписывайся на наш telegram и будь в курсе всех самых интересных и актуальных новостей!

Гулливер в стране лилипутов

Герой романа — Лемюэль Гулливер, хирург и путешественник, сна чала судовой врач, а потом и «капитан нескольких кораблей». Первой удивительной страной, куда он попадает, стала Лилипутия.

После кораблекрушения путешественник оказывается на берегу. Его связали крошечные человечки, размером не больше мизинца.

Убедившись в том, что Человек-Гора (или Куинбус Флестрин — так называют малютки Гулливера) настроен миролюбиво, ему находят жилье, принимают специальные законы безопасности, обеспечивают его питанием. Попробуйте прокормить великана! Гость в день съедает столько, сколько 1728 лилипутов!

С гостем приветливо беседует сам император. Выясняется, что лили путы ведут войну с соседним государством Блефуску, населенным тоже крошечными человечками. Видя угрозу гостеприимным хозяевам, Гулливер выходит в залив и притягивает на веревке весь флот Блефуску. За этот подвиг ему жалуют титул нардака (самый высокий титул в государстве).

Гулливера радушно знакомят с обычаями страны. Ему демонстрируют упражнения канатных плясунов. Самый ловкий плясун может получить освободившуюся должность при дворе. Лилипуты устраивают церемониальный марш между широко расставленных ног Гулливера. Человек-Гора приносит присягу на верность государству Лилипутия. Насмешкой звучат ее слова, перечисляющие титулы малютки-императора, который именуется «отрадой и ужасом Вселенной».

Гулливера посвящают в политическую систему страны. В Лилипутии существуют две враждующие партии. Что же служит причиной серь-раной вражды? Сторонники одной являются приверженцами низких каблуков, а приверженцы другой — только высоких.

Лилипутия и Блефуску в своей войне решают не менее «важный» «опрос: с какой стороны разбивать яйца — с тупого или же с острого.

Став неожиданно жертвой императорского гнева, Гулливер убегает в Блефуску, но и там все рады от него поскорей избавиться.

Гулливер сооружает лодку и отплывает. Случайно встретив английское купеческое судно, он благополучно возвращается на родину.

Гулливер в стране великанов

Неугомонный судовой врач вновь отправляется в плавание и попадает в Бробдингнег — государство великанов. Теперь он сам чувствует себя лилипутом. В этой стране Гулливер тоже попадает к королевскому двору. Король Бробдингнега, мудрый, великодушный монарх, «презирает Всякую тайну, утонченность и интригу как у государей, так и у министров» . Он издает простые и ясные законы, заботится не о пышности своего двора, а благополучии подданных. Этот великан не возвышает себя над другими, как король Лилипутии. Великану незачем возвышаться искусственно! Жители Великании кажутся Гулливеру людьми достойными и почтенными, хотя и не слишком умными. «Знания этого народа очень недостаточны: они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой».

Гулливер, волей морских волн превращенный в лилипута, становится любимой игрушкой Глюмдальклич — королевской дочки. Эта великанша обладает нежной душой, она заботится о своем маленьком человечке, заказывает для него специальный домик.

Лица великанов долгое время кажутся герою отталкивающими: норы — как ямы, волоски — как бревна. Но потом он привыкает. Умение привыкать и приспосабливаться, быть терпимым — одно из психологических качеств героя.

Королевский карлик оскорблен: у него появился соперник! Из ревности подлый карлик подстраивает Гулливеру множество гадостей, так, например, засовывает его в клетку гигантской мартышки, которая едва не уморила путешественника, нянча и запихивая в него еду. Приняла за своего детеныша!

Гулливер простодушно рассказывает королю об английских обычаях того времени. Король не менее простодушно объявляет, что вся эта история — скопление «заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, злобы и честолюбия».

Герой рвется домой, к своим родным.

Случай помогает ему: гигантский орел подхватывает его игрушечный домик и относит в море, где Лемюэля вновь подбирает корабль.

Сувениры из страны великанов: обрезок ногтя, толстый волос...

Долго еще доктор не может вновь привыкнуть к жизни среди нормальных людей. Они кажутся ему слишком маленькими...

Гулливер в стране ученых

В третьей части Гулливер попадает на летающий остров Лапуту. (острова, парящего в небе, герой спускается на землю и попадет в столицу — город Лагадо. Остров принадлежит тому же фантастическому государству. Невероятное разорение и нищета просто бросаются в глаза.

Существуют и немногочисленные оазисы порядка и благополучия, Это все, что осталось от прошлой нормальной жизни. Реформаторы увлеклись переменами — и забыли о насущных нуждах.

Академики Лагадо далеки от реальности настолько, что некоторых из них приходится периодически хлопать по носу, чтобы они очнулись от своих мыслей и не упали в канаву. Они «изобретают новые методы земледелия и архитектуры и новые орудия и инструменты для всякого рода ремесел и производств, с помощью которых, как они уверяют, один человек будет исполнять работу за десятерых; в течение недели можно будет воздвигнуть дворец из такого прочного материала, что он простоит вечно, не требуя никакого ремонта; все земные плоды будут созревать во всякое время года по желанию потребителей...»

Проекты остаются только проектами, а страна «приведена в запустение, дома в развалинах, а население голодает и ходит в лохмотьях».

Изобретения «улучшателей жизни» просто смехотворны. Один во семь лет разрабатывает проект извлечения солнечной энергии из... огурцов. Потом можно будет пользоваться ею для согревания воздуха в случае холодного и дождливого лета. Другой придумал новый способ постройки домов, начиная с крыши и кончая фундаментом. Разработан и «серьезный» проект по превращению человеческих экскрементов вновь в питательные вещества.

Экспериментатор в области политики предлагает для примирения враждующих партий разрезать головы противостоящих лидеров, меняя местами их затылки. Это должно привести к доброму согласию.

Гуингнмы и йеху

В четвертой, заключительной части романа в результате заговора на корабле Гулливер попадает на новый остров — в страну гуингнмов. Гуингнмы — это разумные кони. Их наименование — авторский неологизм, передающий ржание лошади.

Постепенно путешественник выясняет моральное превосходство говорящих животных над его соплеменниками: «поведение этих животных отличалось такой последовательностью и целесообразностью, такой обдуманностью и рассудительностью». Гуингнмы наделены человеческим разумом, однако не знают людских пороков.

Лидера гуингнмов Гулливер называет «хозяином». И, как и в предыдущих путешествиях, «гость поневоле» рассказывает хозяину о пороках, существующих в Англии. Собеседник не понимает его, потому что ничего этого нет в «лошадиной» стране.

В услужении у гуингнмов живут злобные и мерзкие существа — йеху. Они внешне совершенно похожи на человека, только... Голые, Грязные, жадные, беспринципные, лишенные гуманных принципов! В большинстве стад йеху бывают своего рода правители. Они всегда являются самыми безобразными и злобными во всем стаде. У каждого такого вожака бывает обыкновенно фаворит (любимчик), обязанность которого заключается в том, что он лижет ноги своего господина и всячески прислуживает ему. В благодарность за это его иногда награждают куском ослиного мяса.

Этого фаворита ненавидит все стадо. Поэтому для безопасности он всегда находится возле своего господина. Обыкновенно он держится у власти, пока не найдется еще худший. Как только он получает отставку, тут же все йеху обступают его и обдают с головы до ног своими испражнениями. Слово «йеху» стало у культурных людей обозначением дикаря, не поддающегося воспитанию.

Гулливер восхищается гуингнмами. Они же относятся к нему настороженно: он слишком похож на йеху. А раз он — йеху, то и жить ему следует рядом с ними.

Напрасно герой подумывал остаток дней своих провести среди гуингнмов — этих справедливых и высокоморальных созданий. Главная идея Свифта — идея толерантности оказалась чуждой даже им. Собрание гуингнмов принимает решение: изгнать Гулливера как принадлежащего к породе йеху. И герой в очередной — и последний! — раз возвращается домой, в свой садик в Редрифе — «наслаждаться размышлениями».

Первый эпизод: Гулливер приглашает к себе в гости лилипуточку из публичного дома напротив своего обиталища. Сперва он разглядывал в подзорную трубу, что там вытворяют эти малявки, а потом позвал герлу к себе: давай, красотка, развлечемся. Ну та и пришла, движимая любопытством, ведь только благодаря женскому любопытству начался и продолжается род человеческий!

...Я поставил свою маленькую подружку на подобие табурета, и в доказательство насущности моих желаний выпростал из штанов то мое орудие, что вот уже несколько дней не давало мне покоя. Тут произошло неожиданное. Моя гостья побледнела, зашаталась и лишилась чувств. Я едва успел подхватить ее, потому что она чуть было не упала с табурета вниз. Я подул на ее лицо, побрызгал холодной водой из стоявшего в углу лилипутского бочонка. Краска стала понемногу возвращаться на ее щеки. Через минуту она смогла сесть, а еще через минуту уже уверенно держалась на ногах. Это был обычный обморок.
Однако моя гостья быстро приходила в себя, косясь глазом на мой инструмент, продолжавший оставаться поблизости - на том же табурете, перед которым мне пришлось встать на колени. Когда, наконец, на ее губах заиграла обычная для нее любезно-услужливая улыбка, свидетельствовавшая о том, что сознание вернулось к ней в полной мере, я предложил ей разоблачиться, а сам, вооружившись своей подзорной трубой, принялся изучать особенности ее конституции, и уверяю любезного моего читателя, делал я это отнюдь не как бесстрастный исследователь, врач и анатом.
Моя гостья охотно демонстрировала мне свои прелести, а сама продолжала коситься на мой инструмент, расположившийся в соблазнительной близости от нее. Ах, как хотелось мне хоть на несколько мгновений стать таким же маленьким, чтобы эти грудки и прочие сладости были доступны мне в полной мере. Испуг моей гостьи давно прошел, и ей, кажется, напротив, даже не приходила в голову мысль стать такой же большой, как я, чтобы тоже получить все, что было в моих возможностях дать ей. Отнюдь. Ее даже, по всей вероятности, устраивало такое положение дел, потому что она все с большим и большим одобрением и интересом поглядывала на то, что расположилось с нею по соседству.
Я на секунду закрыл глаза, и вдруг ощутил прикосновение крохотных пальчиков. Неописуемое блаженство! Будто какая-то райская птичка пощекотала меня своим клювиком. Она пробовала меня на ощупь, обходила со всех сторон, заглядывала в отверстие, засовывала туда свой малюсенький пальчик. Надо сказать, что размерами она уступала предмету ее исследований, превосходившему ее раза в полтора в длину и во столько же - в ширину. Однако это уже не пугало ее. Напротив - привлекало, и вскоре она оседлала его, как наездник жеребца...
Ее движения становились все более порывистыми и судорожными, глазки закатились, губки приоткрылись, шепча что-то неразборчивое, она тоненько постанывала, а потом ее стали бить конвульсии, которые передавались и мне, и я тоже почувствовал, как на меня накатывает неодолимая волна. Я едва успел приподнять мою крохотную гостью, иначе бы ее просто смыло мощным потоком, хлынувшим на табурет.

Гулливер оказался парнем не промах. Одной лилипутки ему показалось маловато, он попросил свою подружку Кульбюль привести к нему на прием еще любопытных девушек. И образовалась вполне приличная групповушка. А с виду такой приличный англичанин!..

Мои гостьи замерли, глядя, как я расстегиваю свои панталоны. Наконец на свет Божий появилось мое напружиненное естество... и произвело на них то же действие, что и два дня назад на Кульбюль. Не успел я выпростать из штанов тот самый предмет, который столь интересовал их и ради которого они явились ко мне, как все они попадали без чувств. Однако скоро они пришли в себя (холодная вода на лилипуток и на наших соотечественниц действует одинаково) и проявили такую же прыть, как и Кульбюль. Их совместными усилиями дело спорилось, да и сами они внакладе не оставались. Места всем хватало - шесть веселых маленьких наездниц разместились на одном скакуне, который рад был бы вместить еще столько же - их ягодицы-вишенки перекатывались на упругом седалище, через несколько минут пришедшем в состояние, близкое к тому, в котором находился Везувий перед гибелью Помпеи: грозило извержением, хоть и не гибельным, но довольно опасным для наездниц. А потому я с криком: «Берегись!» отгородил моих девушек стеной из двух ладоней от разомкнувшегося в сладострастии отверстия и, содрогнувшись всем телом, пролился на поверхность табурета молочным озерцом, вид которого вызвал приступ восторга у моих гостий. Они сопроводили мое излияние стонами и криками, как раненые амазонки, добивающие поверженного врага.

Известный эпизод, каким образом Гулливер потушил пожар, случившийся в королевском дворце, описан особенным образом:

Я принял единственно верное в той ситуации решение, пусть многие потом и осуждали меня за него. В тот день я выпил немало лилипутского эля, а потому давно уже ощущал давление на свой мочевой пузырь. Я одним выстрелом убил двух зайцев: во-первых, облегчился, а во-вторых, предотвратил катастрофу, грозившую уничтожить весь императорский дворец.
Правда, при этом произошла одна неприятность. При виде моего естества на площади раздался словно бы вздох, и все бывшие в поле зрения лилипутки попадали в обморок. Хотя я и полагал, что мой детородный орган в невозбужденном состоянии не окажет на них такого воздействия. Должен к сему добавить, что среди попадавших было немало и лилипутов мужеского пола, однако я не стал бы объяснять их реакцию принадлежностью к лилипутскому племени старадипов: просто зрелище, которому они были свидетелями, многим из них, владеющим всего лишь тонюсенькой соломинкой, могло показаться устрашающим.
Вся площадь на несколько мгновений превратилась в некое подобие поля битвы - всюду лежали бездвижные - и в основном женские - тела, а бывшие при них лилипуты-мужчины пребывали в не менее жалком состоянии, поскольку, с одной стороны, при виде того, что им открылось, прониклись сознанием собственного ничтожества, а с другой, - не знали, как привести в чувство своих любезных жен и подружек.
Были и такие, кто остался стоять на ногах и даже не изменился в цвете лица. Taкое разделение прекрасного лилипутского пола на падающих в обморок и не падающих в обморок имело только одно объяснение. И я полагаю, вдумчивый читатель уже догадался, в чем оно состоит.
Я раскланялся, заправляя в штаны тот орган, который помог мне победить огненную стихию, и испытывая некоторую неловкость, вполне объяснимую при моем застенчивом характере.
Часть благородных дам, хотя и весьма незначительная, все еще пребывала в обмороке, а другая - гораздо более многочисленная - хотя и в добром здравии, имела вид довольно экстраординарный, поскольку им приходилось выслушивать своих мужей, которые, вращая глазами и вытягивая шеи так, что, казалось, вот-вот готовы выскочить из своих мундиров, что-то грозно им выговаривали.
Жены реагировали по-разному. Некоторые - весьма агрессивно, давая отпор своим гневающимся мужьям, другие, потупясь, внимали с виноватыми лицами, третьи стояли подбоченясь и молча мерили презрительным взглядом своих благоверных. Не сразу, но все же я разобрал в этом пчелином жужжании отдельные гневные голоса (один и тот же вопрос повторялся с разными интонациями и с разной степенью желания услышать правдивый ответ: «Куру бытал Куинбус Флестрина дрюк?» - вопрошали мужья.

Эротические приключения продолжились в стране великанов Бробдингнеге. Поначалу его попытался изнасиловать самец стрекозы.

Однажды огромная стрекоза, судя по поведению, самец, напала на меня сзади. Схватив меня клещами челюстей за ворот нового камзола из переливающейся на солнце парчи, самец поднялся со мной в воздух, при этом его прозрачные перепончатые крылья страшно трещали, оглушая меня.
Поскольку он ухватил меня за шкирку, я ничего не мог поделать и висел под ним, как кукла, беспомощно болтая ногами и руками. Ни шпаги, ни кортика при мне не было, да и вряд ли бы они пригодились - убей я на лету это чудовищное насекомое, и мне пришлось бы расстаться с жизнью, упав со страшной высоты. К счастью, я так растерялся, что долго не предпринимал никаких попыток освободиться. Так мы носились в воздухе, делая головокружительные пируэты, от которых меня вскоре стало мутить. С детства я мечтал летать, как птица, но в те страшные минуты я навсегда отказался от этой мечты. Я потерял тогда всякое представление, где верх, где низ, и что со мной происходит, когда же самец стал настойчиво тыкать мне в тыльную часть тела кончиком своего хвоста, я понял, что он принимает меня за самку, которую вознамерился оплодотворить. Догадаться об этом было нетрудно - кто же не видел носящихся в воздухе спаренных стрекоз, да и не только их...
Поскольку штаны на мне не позволяли самцу успешно осуществить свое намерение, а я не собирался ему в этом потворствовать, то он носился со мной в челюстях, как бешеный, вверх и вниз. Спасло меня лишь то, что я оказался для него слишком тяжелой ношей. Устав, он опустился на цветок, чтобы передохнуть, - это была садовая ромашка с крупными лепестками. Я же, чувствуя, что другого такого шанса у меня больше может и не быть, изо всех сил схватился за эти лепестки обеими руками, решив дорого отдать свою жизнь. Но в этот момент самец, видимо, осознав свою оплошность, поскольку я вел себя совершенно неподобающе для самки стрекозы, разжал свои челюсти и, надавав мне по уху своими трескучими крыльями, сердито поднялся в воздух.

Товарища Гулливера хозяева стали сексуально эксплуатировать: на рынке он за небольшие деньги ублажал великанш, и он по-настоящему вошел во вкус профессии жиголо:

Номер заключался в том, что зрительница входила в специально отведенное для этого помещение, украшенное флажками из разноцветной бумаги и мишурой, садилась на скамейку, и моя верная Глюмдальклич запускала меня под платье посетительницы, строго-настрого предупредив, чтобы та по возможности оставалась неподвижной и не шевелила руками, дабы случайно меня не повредить. Моя же задача заключалась в том, чтобы пощекотать грудь посетительницы и любым доступным мне способом хотя бы немного ее воспламенить.
Никогда, ни до ни после, не имел я возможности лицезреть и трогать столь большое количество грудей разнообразных форм, размеров, оттенков и запахов. Я не жалею, что видел их, касался их, садился на них или висел, ухватившись за сосок, мял, щипал, даже кусал (о, им нравились мои укусы...). Я полюбил эти обстоятельства, я прикипел к ним душой, сердцем и своими чреслами, и по возвращении в Англию так и не смог найти себе подругу, соответствующую моим новым запросам. Чтобы возбудиться, мне теперь нужна была женщина-гора, но где я мог такую найти? Мои друзья-острословы, знающие о моем тайном несчастье (жена, конечно, ни о чем не подозревала), то ли в шутку, то ли всерьез, советовали завести мне роман со слонихой или бегемотихой, или на худой конец. Что, между прочим, было бы не лишено смысла, отзовись эти гигантские твари на мужской призыв моего тоскующего естества. Но я для них наверняка представлялся бы ничтожеством, и даже обычный осел с их точки зрения был бы много более подходящим самцом.
Получилось так, что очередная посетительница, на грудь которой меня посадили, то ли ненароком, то ли намеренно стряхнула меня вниз. Я кубарем прокатился по животу, слава Богу, округлому, что замедлило мое падение протяженностью по меньшей мере в пятнадцать футов и, еще не успев осознать случившееся, оказался у дамы прямо в исподнем белье, точнее, в ее панталонах, о чем нетрудно было догадаться по специфичному запаху, ударившему мне в ноздри. Впрочем, он был не столь специфичен, сколь характерен, из чего можно было заключить, что в лоно дамы незадолго до этого пролилось мужское семя, и от густоты этого запаха у меня закружилась голова. Я стал подпрыгивать, чтобы ухватиться за обширную жесткую растительность и вылезти хотя бы на лобок, где можно было бы перевести дух, но хитрая дама, видимо, не желая, чтобы я ускользнул из ее заветного местечка, пальцем, сквозь материю платья надавливала мне на затылок, и я ничего не мог поделать. Чувствуя, что теряю сознание, я отчаянно закричал, зовя Глюмдальклич, и хотя зов мой был тих и приглушен тканью платья и нижними юбками, моя нянюшка его услышала, и, догадавшись, в чем дело, тут же пришла мне на помощь. В следующий момент она, без лишних церемоний задрав даме подол платья, вызволила меня на свет. Дама в конфузе убежала. Я же был почти недвижим и покрыт холодным потом - явный признак асфиксии и сердечного недомогания.

Гулливер сделал неплохую карьеру, щипая и кусая состоятельных дам за чувствительные места. И вот - вершина, он обслуживает саму королеву Бробдингнега!

Королева, внимательно осмотрев меня со всех сторон, перекладывая с ладони на ладонь, изъявила желание, чтобы я на деле доказал, что я действительно мужчина, так как признаки моего пола, по ее мнению, проявлены неотчетливо. После чего, потянув на себя нижний край пеньюара, перенесла меня на обнажившийся теплый живот, прямо к тому месту, где я видел холм с несжатой рожью, колосья которой уже частично полегли под тяжестью спелого зерна. Мне пришлось спускаться прямо по ним, приятно пружинящим под моими голыми ступнями, туда, где, как я понимал, королеве и хотелось меня обнаружить.
В три шага одолев несжатую полосу, я оперся руками на внутренние стороны бедер королевы, мягких и пышных, и спрыгнул на простыню. Я смиренно замер возле входа, полагая, что, как это делали мы с Глюмдальклич, меня возьмут в руку и используют наподобие инструмента любви, но ничего подобного не произошло. Пауза затягивалась и грозила мне непоправимыми последствиями, вплоть до изгнания из дворца. Нет ничего опасней неудовлетворенной женщины - она превращается в фурию. Поэтому я решил действовать на свой страх и риск - стал гладить и теребить большие створки лона со всей фантазией, на какую только был способен...
Поскольку королева по прежнему бездействовала, явно испытуя меня, я предпринял следующий шаг, а именно - оперся правым коленом на нижний край подвижной и податливой пещеры и пополз внутрь...

Жаль что рукопись касается только лилипутов и великанов. У Свифта было описано путешествие в страну лошадей. Но там бы наверняка начались настоящие извращения...

Глава 7

Негодовать и возмущаться было совершенно бесполезно.

Я почему-то чувствовал себя огорченным и подавленным, хотя, признаться, далеко не все рассказал его величеству, так как очень хотел представить Англию в наиболее выгодном свете. Я обходил каверзные вопросы, был не всегда искренним; кроме того, издалека многое виделось мне в розовом свете. Но из этого невинного обмана ничего не вышло.

Впрочем, что можно было ожидать от правителя страны, совершенно отрезанной от остального цивилизованного мира? От человека, ничего не знающего о нравах и обычаях других народов? Неведение всегда порождает предрассудки и некоторую узость мировоззрения, которые нам, англичанам, как и другим просвещенным европейцам, совершенно чужды.

Вот характерный пример. Однажды мы с его величеством заговорили о научных открытиях в Европе. Эта тема очень его интересовала, и, чтобы удовлетворить любопытство монарха, я поведал ему об изобретении некоего порошка, случившемся несколько столетий назад. «Этот порошок, – пояснил я, – обладает способностью мгновенно воспламеняться от малейшей искры. Он взрывается, производя страшное сотрясение и грохот, подобный грому. Если взять небольшое количество этого порошка и набить им медный или железный цилиндр, то, в зависимости от размеров, можно метать на большие расстояния чугунные ядра или свинцовые пули. Разрушительная сила такого оружия настолько велика, что с его помощью можно сокрушать целые армии, разрушать крепости и топить корабли. Пушка и ружье – вот как это называется. Первая может разносить вдребезги стены осажденных городов и обращать в бегство их защитников; второе убивает человека на месте». Я также добавил, что состав пороха мне хорошо известен и я вполне могу изготовить его прямо здесь, а затем обучить местных мастеров всему остальному. Полусотни подобных орудий вполне достаточно, чтобы разрушить город размером со столицу королевства. «Мне совсем нетрудно оказать его величеству эту услугу в благодарность за внимание к моей персоне», – заключил я.

Выслушав мое предложение, король пришел в ужас.

Особенно его поразило то, что такое ничтожное существо, как я, может не только иметь столь бесчеловечные мысли, но и предлагать это губительное изобретение врага рода человеческого правителю великого народа. Если я дорожу своей никчемной жизнью, то он не советует мне никогда даже намеками посвящать его в подобные секреты.

Вот вам результат ограниченного образования, узких взглядов и нелепых принципов! Этот правитель обладал многими достоинствами и пользовался любовью и уважением подданных, но вследствие какой-то странной и совершенно не понятной нам, европейцам, щепетильности не желал сделаться абсолютным властелином над своими подданными и ближайшими соседями!

Однажды в разговоре с королем я сообщил, что в Англии написано множество книг об искусстве управления государством, а политика возведена в ранг полноправной науки. Это невинное замечание произвело на него удивительное впечатление: его величество нахмурился и буркнул, что мы, должно быть, умственно отсталый народ. Ему были недоступны тонкости политической жизни, не говоря уже о всякого рода государственных тайнах и международных интригах. Для управления собственным королевством его величеству хватало здравого смысла, справедливости, милосердия и исполнения закона всеми подданными, включая и королевскую семью. По его мнению, всякий, кто вместо одного колоса сумел вырастить на своем поле два, оказал людям бóльшую услугу, чем все политики, вместе взятые.

Из этого я снова сделал печальный вывод: знания и интересы великанов крайне ограничены. В школах здесь изучают лишь историю, математику, поэзию и этику. В этих областях достигнуты большие успехи, однако математика играет чисто практическую роль, да и все остальное имеет прикладной характер. Математики в этом королевстве нужны, чтобы заниматься вопросами размежевания полей и различными отраслями техники. Что касается отвлеченных идей и философии, то все это казалось великанам совершенно чуждым.

Каждый закон этой страны содержал количество слов, не превышающее числа букв в алфавите, – а их там насчитывалось всего двадцать две. Но лишь немногие законы излагались так подробно. Здешние люди, не отличаясь особой живостью ума, стремятся к краткости и точности и не допускают иных толкований закона, кроме одного, о каких бы преступлениях ни шла речь. В области гражданских и уголовных процессов их юриспруденция так слаба, что просто не о чем говорить.

Книгопечатание в Бробдингнеге, как и у китайцев, существует с незапамятных времен, но их книгохранилища не отличаются большим количеством названий и авторов. Даже королевская библиотека, которой я свободно мог пользоваться, содержит не более тысячи томов, которые помещаются в галерее длиной в двести футов. Столяр королевы устроил в комнате Глюмдальклич нечто вроде пологой деревянной лестницы в двадцать пять футов высотой и в пятьдесят футов шириной. Книга, которую я выбирал, устанавливалась у стены; я поднимался на самую верхнюю ступень и начинал чтение с верха страницы, двигаясь вдоль строк справа налево. Затем постепенно спускался по ступеням, пока не добирался до конца страницы. Книжные листы я переворачивал обеими руками, что было не так уж трудно – даже в книгах самого большого формата они были не толще нашего картона и имели в высоту около двадцати футов.

Стиль и язык книг, которые мне довелось прочесть, отличались простотой и ясностью, без длиннот и пустого красноречия, – великаны не любят лишних слов. Я одолел также немало фолиантов исторического содержания. Попадались любопытные книжки на темы морали. Так, в одном сочинении речь шла о несовершенстве рода человеческого. Автор, подобно европейским моралистам, без конца сетовал на слабость и ничтожность человеческой природы. Люди беспомощны и неспособны защитить себя от сурового климата, болезней и диких зверей, которые превосходят человека силой, ловкостью, а порой и умом. И если в древние времена землю населяли настоящие великаны, то теперь мир начал вырождаться и на свет появляются слабые и недоразвитые существа. Это подтверждается историей и народными преданиями. А разве громадные кости и черепа, обнаруженные естествоиспытателями, не свидетельствуют о том, как измельчал человек?

Одолев трактат, я не мог не задуматься над общим для всех народов вопросом: что именно ученые авторы пытаются высмотреть в прошлом и в чем упрекают настоящее? Почему для них вчера всегда лучше, чем сегодня?

Великаны гордятся своей армией. Королевское войско насчитывает сто семьдесят шесть тысяч пехотинцев и тридцать две тысячи кавалеристов. Хотя не знаю, можно ли назвать регулярной армией ополчение, которое в городах состоит из купцов, а в деревнях – из фермеров. Командуют пехотой и кавалерией вельможи и мелкие дворяне. Никакого жалованья солдатам не полагается. Командиры избираются общим тайным голосованием из числа самых опытных и уважаемых граждан. Однако, как ни странно, эта армия прекрасно обучена и дисциплинирована. Мне случилось наблюдать маневры столичного ополчения, которые проходили на просторном плацу за городом. На поле одновременно присутствовало не более двадцати пяти тысяч пехотинцев и шести тысяч кавалеристов, но у меня сложилось впечатление, что королевская армия занимает чуть ли не полмира. Ведь каждый кавалерист на лошади был что твоя колонна вышиною в сто футов. А когда воины разом обнажили сабли – никакое воображение не может представить себе более грандиозной и поразительной картины! Казалось, будто десять тысяч молний блеснули одновременно со всех сторон небесного свода.

Вместе с тем меня продолжал донимать один вопрос, который казался мне важным. С какой стати королю великанов, чьи владения нигде не граничили с другими государствами, пришла в голову мысль создать мощную армию и обучить свой народ военной дисциплине? Ответ я нашел в исторических книгах и в беседах с его величеством.

В течение долгих лет Бробдингнег страдал болезнью, которая рано или поздно поражает любое государство. Богатая знать стремилась захватить власть, народ отстаивал свою свободу, а короли добивались абсолютного господства. В результате постоянно вспыхивали гражданские войны. Последняя кровавая распря благополучно утихла только при деде нынешнего короля, и то лишь благодаря взаимным уступкам. Вот тогда-то в каждом городе и деревне было создано ополчение, которое с тех пор стоит на страже государственного порядка.

Глава 8

У меня всегда было предчувствие, что рано или поздно я верну себе свободу, хотя, конечно, я не мог знать, как и когда это произойдет. Английский корабль, на котором я прибыл сюда, был первым и единственным у этих берегов, и король отдал строгий приказ в случае появления еще одного такого же судна захватить его и доставить со всем экипажем в Лорбрульгруд.

А тем временем его величество задался целью подыскать мне подходящую жену. Ему пришлась по душе мысль вырастить потомство особей моего роста. Я же отнесся к этой идее с возмущением: если она осуществится, то моих детей, подобно нашим канарейкам, будут содержать в клетках и продавать на потеху знатным дамам. Все во дворце относились ко мне ласково, я был любимцем королевской семьи, однако мое человеческое достоинство было оскорблено таким пренебрежительным отношением. Я хорошо помнил, что меня купили как забавную игрушку. Тоска по семье, по родине, желание пройтись по улице или саду без боязни быть раздавленным или изувеченным не покидали меня.

Мое освобождение пришло неожиданно и намного быстрее, чем я предполагал.

Прошло уже два года с тех пор, как я очутился в Бробдингнеге. Однажды король и королева пригласили меня вместе с Глюмдальклич в путешествие на южное побережье королевства. Я, по обыкновению, должен был ехать в своем дорожном ящике, где висел гамак и имелись прочие удобства. Там я мог отдыхать в пути, мой домик отлично проветривался через сделанный столяром люк в крышке, причем я сам по желанию открывал и закрывал его.

Король намеревался провести несколько дней в своем замке, находившемся близ Фленфласника, города, расположенного в восемнадцати милях от морского побережья. Дорога настолько утомила нас с Глюмдальклич, что бедная девочка буквально падала с ног. Я же слегка простудился, однако желание увидеть океан было сильнее, чем усталость и недомогание.

И я решил пойти на хитрость. Сказав, что при насморке мне будет полезнее подышать свежим морским воздухом, чем валяться в постели, я упросил мою нянюшку отпустить меня на берег с пажом. Никогда не забуду, как долго Глюмдальклич не соглашалась (ведь она не могла сопровождать меня), как подробно наставляла пажа, хотя тот уже не раз гулял со мной. Она будто предчувствовала беду, и ее глаза были полны страха и слез.

Паж взял ящик, где я лежал в гамаке, вышел из замка и спустя полчаса добрался до береговых скал. Одно из окон в моем домике было открыто, и я с тоской вслушивался в близкий шум морского прибоя. Я попросил пажа поставить мой домик на плоский камень и сказал, что хочу немного вздремнуть. У меня слегка кружилась голова, ломило виски и щемило сердце. Паж плотно прикрыл окошко, я снова забрался в гамак и неожиданно крепко уснул.

Что произошло дальше, я не знаю. Возможно, паж, убедившись, что я сплю, решил прогуляться по берегу; никакой опасности вокруг не было. Как бы то ни было, но проснулся я от резкого толчка – словно кто-то с огромной силой дернул за кольцо, прикрепленное к крышке моего ящика для удобства при переноске. И сейчас же я почувствовал, что моя комната со страшной скоростью уносится вверх. Первый толчок едва не вышвырнул меня из гамака, но вскоре движение ящика стало более плавным. Не понимая, что происходит, я отчаянно закричал, но толку от этого не было никакого. В окне, к которому я бросился, мелькали лишь небо и облака. Сверху доносились размеренные звуки, похожие на шум птичьих крыльев, и лишь тогда я окончательно осознал весь ужас своего положения. Огромная птица – морской орел, схвативший клювом кольцо на крышке, – нес меня высоко над водой. Сейчас он швырнет ящик о скалы и вытащит из обломков мое несчастное тело, чтобы сожрать. Именно так эта птица поступает с черепахами, чтобы полакомиться их нежным мясом.

Я забился в угол и спустя некоторое время услышал, что взмахи крыльев стали чаще, а шум усилился. Мой ящик раскачивался, словно вывеска на столбе в ветреную погоду, потом раздались злобный клекот, глухие удары, – и вдруг я понял, что падаю вниз со страшной скоростью. У меня перехватило дыхание. Удар, всплеск, который в моих ушах прозвучал громче рева Ниагарского водопада, а затем на некоторое время стало темно и я приготовился к смерти. Однако ящик, неторопливо раскачиваясь, начал всплывать. Я открыл глаза как раз тогда, когда в окнах моего походного домика забрезжил свет.

Тут я понял, что нахожусь в море. Надо полагать, на моего похитителя, когда он парил над водой, напал соперник, и во время схватки птица выпустила кольцо из клюва. Железные пластины на дне ящика помогли ему сохранить равновесие и не дали разбиться о поверхность воды. Окна, дверца и люк на крыше были плотно закрыты, и внутри мой домик остался сухим. Я с трудом выбрался из гамака и попытался приподнять крышку люка, чтобы выбраться наверх или хотя бы впустить немного свежего воздуха, но у меня ничего не вышло.

О, как бы мне хотелось, чтобы моя милая нянюшка оказалась рядом! Не прошло и часа, а мы с Глюмдальклич оказались разлученными навеки. Я похолодел при мысли о том, как бедная девочка опечалится, о гневе королевы и крушении надежд моей маленькой подружки на лучшее будущее. Увы, теперь мне приходилось самому заботиться о себе и преодолевать всевозможные опасности.

Не многим путешественникам доводилось попадать в такое трудное и отчаянное положение: каждую минуту с моим ящиком могло случиться все, что угодно. Он мог опрокинуться или разбиться о скалы; стоило треснуть хоть одному оконному стеклу, защищенному тонкой решеткой, и мне грозила неминуемая гибель.

Я заметил, что в мелкие щели начала просачиваться вода, и поспешил их хоть чем-нибудь законопатить. Затем снова попытался приоткрыть люк – наверху я мог хотя бы спастись от духоты. В течение следующих четырех часов я в отчаянии метался по своей клетке, размышляя лишь о том, как выбраться из этой передряги. Даже если ящик сохранит плавучесть, еще несколько дней – и меня ждет смерть от голода, жажды и ледяной сырости.

Я помнил, что к тыльной стороне моего дорожного ящика прикреплены две кованые скобы, в которые при поездках продевался кожаный ремень. И вдруг мне почудилось, будто о скобы что-то царапнуло, затем ящик потащили, будто баржу на буксире. Началась тряска, вода плескалась о стенки, временами в моей комнатке становилось совсем темно. У меня зародилась смутная надежда на спасение. Я мигом отвинтил один из моих стульев от пола, водрузил его на стол и взобрался под самый люк. Мне удалось сдвинуть его не больше чем на ладонь, но я набрал полные легкие воздуха и отчаянно закричал. Затем, спрыгнув вниз, привязал к палке белый носовой платок, просунул его в щель и замахал импровизированным флажком.

Однако эти сигналы не привели ни к каким результатам, хоть моя комната – и я это ясно чувствовал – упорно двигалась по воде. Так прошло около часа. Неожиданно ящик остановился, с грохотом ударившись о что-то твердое. Затем послышался звон протягиваемой через кольцо цепи. Я снова взобрался поближе к люку, стал махать платком и вопить до тех пор, пока не охрип. Ящик перестал раскачиваться, и тут же раздался шум, топот ног по крыше и отдаленные голоса. Меня охватил восторг, когда я услышал, как сверху спросили по-английски: «Эй, есть кто-нибудь внутри? Отзовитесь!» В ответ я закричал что есть мочи, что я англичанин и заклинаю вызволить меня из этой темницы. Мне ответили, что ящик пришвартован к судну и мне следует дождаться, пока корабельный плотник сделает отверстие в крыше, чтобы я мог выбраться оттуда. Тогда я сказал моим спасителям, что это напрасная трата времени и пусть лучше кто-нибудь из матросов вытащит ящик за кольцо из воды и отнесет в каюту капитана. Раздался хохот, мне прокричали, чтобы я не болтал вздор, – и тут я догадался, что оказался среди людей однакового со мной роста. Прибежал плотник и мигом пропилил дыру в крыше. Сверху спустили лестницу, по которой я и вылез наверх. От слабости у меня подкосились ноги, и матросы отнесли меня на корабль и уложили на палубе, закутав одеялом.

Меня засыпали удивленными вопросами, однако мне трудно было отвечать на них. И не только потому, что меня знобило, мучила жажда и от боли раскалывалась голова. Я совершенно растерялся при виде такого количества пигмеев. Я так долго жил среди великанов, что мои соплеменники казались мне жалкими карликами.

Капитан, мистер Томас Уилкокс, заметив, в каком я состоянии, распорядился доставить меня к себе в каюту. Этот достойный человек дал мне успокаивающих капель и уложил в постель, советуя хорошенько отдохнуть. И в самом деле, мне это было необходимо. Прежде чем впасть в забытье, я убедительно попросил капитана принести в его каюту мой домик. Там находятся ценные вещи – мебель из редкостного материала, гамак, шелковые и шерстяные ткани, которыми обит ящик. Я открою его и покажу мистеру Томасу все мои богатства. Капитан решил, что я брежу, и, чтобы успокоить меня, согласился исполнить мою просьбу. Затем он вышел на палубу и велел матросам перенести на корабль содержимое ящика, причем сделано это было крайне небрежно. Забрав из ящика все, что показалось им ценным и интересным, матросы обрубили швартовы и пустили мой домик плыть по воле волн. Ящик вскоре наполнился водой и затонул. Впоследствии я радовался, что не присутствовал при этом – такое зрелище меня бы очень расстроило, напомнив все пережитое за последние годы.

Проспав тревожным сном несколько часов, я очнулся и почувствовал себя немного лучше. Было около восьми вечера. Капитан велел подать мне ужин и удовлетворенно заметил, что я, как ему кажется, стал гораздо спокойнее и теперь наверняка поведаю, как оказался в диковинном ящике.

Пока я поглощал блюдо за блюдом, Томас Уилкокс рассказал, что сегодня около полудня заметил в подзорную трубу далеко в море какой-то предмет. Вначале он принял его за небольшое судно под парусами и решил направиться к нему, чтобы, если удастся, пополнить запасы муки и сухарей. Однако, приблизившись, капитан понял, что ошибся, и отправил шлюпку выяснить, что же это такое. Матросы быстро вернулись и стали клясться, что видели в море плавучий дом с плоской крышей. Капитан не поверил и сам отправился на разведку.

Море было спокойным, и он дважды обогнул на шлюпке огромный ящик, наполовину погруженный в воду. На одной из стенок капитан заметил две скобы и тут же распорядился пропустить в одну из них цепь и взять диковинное сооружение на буксир. Когда шлюпка приблизилась к судну, матросы с помощью талей попытались поднять ящик на палубу, но из этого ничего не вышло. Однако еще до того, заметив в щели люка трепещущий платок, команда поняла, что в ящике находится какой-то несчастный узник. Вот тогда-то и решено было оставить плавучую тюрьму в покое и вызвать корабельного плотника.

Я поинтересовался у мистера Уилкокса, не заметил ли кто-нибудь в том месте, где был обнаружен мой походный дом, каких-нибудь особенно громадных птиц. Капитан утвердительно кивнул, однако добавил, что три орла, парившие высоко под облаками, показались ему ничуть не крупнее обычных. Затем я спросил, на каком расстоянии от ближайшей земли мы находимся, и он ответил, что по самым точным вычислениям до берега от его корабля около ста миль. На это я заметил, что он ошибается, так как я покинул страну, в которой жил, всего за два часа до того, как упал в море.

Мистер Уилкокс задумчиво нахмурился и посоветовал мне еще немного отдохнуть, полагая, что от перенесенных потрясений у меня серьезно помутился рассудок. Однако я уверил капитана, что в отдыхе не нуждаюсь и нахожусь в здравом уме.

«Тогда, сэр, я буду говорить с вами откровенно, – произнес капитан. – Ответьте мне, не вызвано ли ваше психическое состояние тем, что у вас на совести тяжкое преступление, за которое вас засадили в этот здоровенный сундук и бросили в море? Такие вещи порой случаются. Нет, разумеется, я не жалею, что подобрал вас, и готов доставить целым и невредимым в любой ближайший порт…»

Я попросил мистера Уилкокса запастись терпением, а затем добросовестно изложил все свои приключения начиная с отплытия из Англии и заканчивая той минутой, когда орел похитил мой дорожный ящик. Слушал капитан очень внимательно и вдумчиво. В качестве последнего доказательства я попросил доставить в каюту комод из моего жилища, открыл его своим ключом и показал капитану небольшую коллекцию редких вещей, полученных в подарок от великанов. Гребень, сделанный из волосков королевской бороды, иголки и булавки длиной от фута до полуярда, прядь волос ее величества, золотое кольцо, которое подарила мне королева, сняв со своего мизинца. Наконец я предъявил капитану свою одежду и предложил пощупать ткань и оценить ее толщину. Мне стоило большого труда уговорить его принять от меня в подарок зуб одного из лакеев, прислуживавших мне и Глюмдальклич. Зуб этот, диаметром в четыре дюйма и длиною около фута, был вырван королевским лекарем по ошибке и оказался совершенно здоровым; я вычистил его и спрятал в комод.

Капитан был поражен моим рассказом и выразил надежду, что по возвращении на родину я обязательно напишу книгу и опубликую ее в назидание соотечественникам. Я скромно возразил, что моя история вряд ли заслуживает такого внимания. Нынче читателя нелегко удивить, потому что современные авторы не столько заботятся об истине, сколько стремятся переплюнуть друг друга в выдумках.

Мистера Уилкокса заинтересовало, почему я так кричу во время беседы, ведь королева и король великанов, судя по всему, глухотой не страдали. Я ответил, что это следствие пребывания в Бробдингнеге, ведь говорить с его жителями все равно что обращаться к человеку, стоящему на колокольне. «В свою очередь, – признался я, – мне никак не удается отделаться от ощущения, что вы едва слышно шепчете. И кстати, – добавил я, – когда меня окружили ваши матросы, они показались мне сущими карликами. Что поделаешь, если глаза вашего покорного слуги привыкли к людям и предметам исполинских размеров».

Капитан кивнул, заметив, что во время ужина я со странным выражением оглядывал столовые приборы и по моим губам блуждала усмешка. Такое поведение он поначалу приписал нервному расстройству. Я ответил, что понимаю его, однако как я мог сдержать улыбку при виде блюда, показавшегося мне микроскопическим, и чашки не больше ореховой скорлупки?

Расстались мы дружески; на прощание мистер Уилкокс шутливо заметил, что отдал бы сотню фунтов, лишь бы взглянуть на то, как гигантский орел несет мой ящик над океаном.

Его корабль после плавания в Тонкинский залив возвращался в Англию. Пару дней спустя мы попали в полосу пассатов и беспрепятственно понеслись на юг. Миновав Новую Голландию, судно взяло курс на юго-запад, а затем обогнуло мыс Доброй Надежды. Несколько раз капитан заходил в порты, чтобы запастись провизией и свежей водой; наше плаванье проходило вполне благополучно. Но до самого прибытия в Англию у меня ни разу не возникло желания покинуть корабль и сойти на берег.

Через девять месяцев после моего освобождения, третьего июня тысяча семьсот шестого года, наше судно благополучно прибыло в Даунс. Я предложил капитану в уплату за мое пребывание на корабле все имевшиеся у меня деньги, но он не взял ни пенни. Мы распрощались как добрые друзья, и я заставил мистера Уилкокса пообещать в любое время быть гостем в моем доме в Редрифе.

В порту я нанял лошадь и сопровождающего. По пути, разглядывая деревья и дома, встречных прохожих и животных, я никак не мог отделаться от чувства, что нахожусь в Лилипутии. Я все время страшился кого-нибудь нечаянно раздавить, порой громко окликал прохожих и несколько раз едва не поплатился за свою грубость. С трудом я узнавал родные места и едва нашел дорогу к собственному дому.

Двери мне отворил старый слуга. Я низко опустил голову, переступая порог, а когда жена со слезами радости выбежала навстречу, чтобы меня обнять, – присел на корточки, решив, что ей до меня не дотянуться. Дочь опустилась на колени, ожидая моего благословения, однако я даже не заметил ее, потому что привык высоко запрокидывать голову, общаясь с великанами. Вместо приветствия я стал выговаривать жене за то, что она слишком экономила в мое отсутствие, потому что обе они превратились в сущих заморышей… Одним словом, я вел себя так странно, что у моих близких возникло подозрение – не спятил ли я окончательно в своих странствиях. Вот какова сила привычки!

Очень скоро все недоразумения были улажены, а отношения с семьей и друзьями вновь стали самыми теплыми. Так и закончилась вторая часть моих путешествий.

Улучив момент, жена торжественно заявила, что моря мне больше не видать как своих ушей, однако капризная судьба распорядилась иначе, и даже мать моих детей и преданная супруга не смогла уберечь меня от новых, еще более невероятных приключений.

«Путешествия Гулливера» (англ. Gulliver"s Travels ) - сатирико -фантастическая книга Джонатана Свифта , в которой ярко и остроумно высмеиваются человеческие и общественные пороки.

Полное название книги: «Путешествия в некоторые удалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей» (англ. Travels into Several Remote Nations of the World, in Four Parts. By Lemuel Gulliver, First a Surgeon, and then a Captain of several Ships ). Первое издание вышло в -1727 годах в Лондоне. Книга стала классикой нравственно-политической сатиры, хотя особенно широкой популярностью пользуются её сокращённые переделки (и экранизации) для детей.

Сюжет

«Путешествия Гулливера» - программный манифест Свифта-сатирика. В первой части книги читатель смеётся над нелепым самомнением лилипутов. Во второй, в стране великанов, меняется точка зрения, и выясняется, что наша цивилизация заслуживает такого же осмеяния. В третьей высмеивается, с разных сторон, самомнение человеческой гордыни. Наконец, в четвёртой появляются мерзкие йеху как концентрат исконной человеческой природы, не облагороженной духовностью. Свифт, как обычно, не прибегает к морализаторским наставлениям, предоставляя читателю сделать собственные выводы - выбрать между йеху и их моральным антиподом, причудливо облечённым в лошадиную форму.

Часть 1. Путешествие в Лилипутию

Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой, но в этих областях, нужно отдать справедливость, ими достигнуто большое совершенство. Что касается математики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена на улучшение земледелия и разных отраслей техники, так что у нас она получила бы невысокую оценку…
В этой стране не дозволяется формулировать ни один закон при помощи числа слов, превышающего число букв алфавита, а в нем их насчитывают всего двадцать две; но лишь очень немногие законы достигают даже этой длины. Все они выражены в самых ясных и простых терминах, и эти люди не отличаются такой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов; писать комментарий к какому-либо закону считается большим преступлением.

Последний абзац заставляет вспомнить обсуждавшееся почти на столетие раньше «Народное соглашение», политический проект левеллеров времён Английской революции , в котором говорилось:

Число законов должно быть уменьшено для того, чтобы все законы поместились в один том. Законы должны быть изложены на английском языке, дабы каждый англичанин мог их понять.

Во время поездки на побережье коробка, сделанная специально для его проживания в пути, захвачена гигантским орлом, который позже роняет её в море, где Гулливер подобран моряками и возвращён в Англию.

Часть 3. Путешествие в Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобдриб и Японию

Гулливер и летающий остров Лапута

Гулливер попадает на летающий остров Лапуту , потом на материковую часть страны Бальнибарби, чьей столицей Лапута является. Все знатные жители Лапуты слишком увлечены математикой и музыкой, поэтому донельзя рассеяны, уродливы и не устроены в бытовом отношении. Только чернь и женщины отличаются здравомыслием и могут поддерживать нормальную беседу. На материке есть Академия Прожектёров, где пытаются претворить в жизнь различные смехотворные псевдонаучные начинания. Власти Бальнибарби потворствуют агрессивно настроенным прожектёрам, вводящим повсеместно свои улучшения, из-за чего страна находится в страшном упадке. Эта часть книги содержит едкую сатиру на спекулятивные научные теории его времени. Ожидая прибытия корабля Гулливер совершает поездку на остров Глаббдобдриб, знакомится с кастой чародеев, способных вызывать тени умерших, и беседует с легендарными деятелями древней истории, сравнивая предков и современников убеждается в вырождении знати и человечества.

Далее Свифт продолжает развенчание неоправданного самомнения человечества. Гулливер приезжает в страну Лаггнегг, где узнает про струльдбругов - бессмертных людей, обречённых на вечную бессильную старость, полную страданий и болезней.

В конце повествования Гулливер попадает из вымышленных стран во вполне реальную Японию , в то время практически закрытую от Европы (из всех европейцев тогда туда пускали только голландцев, и то лишь в порт Нагасаки). Затем он возвращается на родину. Это единственное путешествие, из которого Гулливер возвращается, имея представление о направлении обратного пути.

Часть 4. Путешествие в страну гуигнгнмов

Гулливер и гуигнгнмы

Гулливер попадает в страну разумных и добродетельных лошадей - гуигнгнмов . В этой стране есть и люди-дикари, омерзительные йеху . В Гулливере, несмотря на его ухищрения, узнают йеху, но, признавая его высокое для йеху умственное и культурное развитие, содержат отдельно на правах скорее почётного пленника, чем раба. Общество гуигнгнмов описано в самых восторженных тонах, а нравы йеху представляют собой сатирическую аллегорию человеческих пороков.

В конце концов Гулливера, к его глубокому огорчению, изгоняют из этой Утопии , и он возвращается к своей семье в Англию.

История появления

Судя по переписке Свифта, замысел книги у него сложился около 1720 года . Начало работы над тетралогией относится к 1721 году ; в январе 1723 года Свифт писал: «Я покинул Страну Лошадей и пребываю на летучем острове… два моих последних путешествия вскоре закончатся».

Работа над книгой продолжалась до 1725 года . В 1726 году первые два тома «Путешествий Гулливера» (без указания имени настоящего автора) выходят в свет; остальные два были опубликованы в следующем году. Книга, несколько подпорченная цензурой, пользуется невиданным успехом, и авторство её ни для кого не секрет. За несколько месяцев «Путешествия Гулливера» переиздавались трижды, вскоре появились переводы на немецкий, голландский, итальянский и другие языки, а также обширные комментарии с расшифровкой свифтовских намёков и аллегорий.

Сторонники этого Гулливера, которых у нас здесь несть числа, утверждают, что его книга проживёт столько же, сколько наш язык, ибо ценность её не зависит от преходящих обычаев мышления и речи, а состоит в ряде наблюдений над извечным несовершенством, безрассудством и пороками рода человеческого.

Первое французское издание «Гулливера» разошлось за месяц, вскоре последовали переиздания; всего дефонтеновская версия издавалась более 200 раз. Неискажённый французский перевод, с великолепными иллюстрациями Гранвиля , появился только в 1838 году .

Популярность свифтовского героя вызвала к жизни многочисленные подражания, фальшивые продолжения, инсценировки и даже оперетты по мотивам «Путешествий Гулливера». В начале XIX века в разных странах появляются сильно сокращённые детские пересказы «Гулливера».

Издания в России

Первый русский перевод «Путешествий Гулливера» вышел в 1772-1773 годах под названием «Путешествия Гулливеровы в Лилипут, Бродинягу, Лапуту, Бальнибарбы, Гуигнгмскую страну или к лошадям». Перевод выполнил (с французского издания Дефонтена) Ерофей Каржавин. В 1780 году каржавинский перевод был переиздан.

В течение XIX века в России было несколько изданий «Гулливера», все переводы сделаны с дефонтеновской версии. Благожелательно отзывался о книге Белинский , высоко ценили книгу Лев Толстой и Максим Горький . Полный русский перевод «Гулливера» появился только в 1902 году .

В советское время книгу издавали как в полном (перевод Адриана Франковского), так и в сокращённом виде. Первые две части книги издавались также в детском пересказе (переводы Тамары Габбе , Бориса Энгельгардта , Валентина Стенича), причём гораздо бо́льшими тиражами, отсюда и распространённое среди читателей мнение о «Путешествиях Гулливера» как о сугубо детской книге. Общий тираж её советских изданий составляет несколько миллионов экземпляров.

Критика

Сатира Свифта в тетралогии имеет две основные цели.

Защитники религиозных и либеральных ценностей немедленно обрушились с резкой критикой на сатирика. Они утверждали, что оскорбляя человека, он тем самым оскорбляет Бога как его создателя. Кроме богохульства, Свифта обвиняли в мизантропии , грубом и дурном вкусе, причём особое негодование вызывало 4-е путешествие.

Начало взвешенному исследованию творчества Свифта положил Вальтер Скотт (). С конца XIX века в Великобритании и в других странах вышло несколько глубоких научных исследований «Путешествий Гулливера».

Культурное влияние

Книга Свифта вызвала множество подражаний и продолжений. Начало им положил французский переводчик «Гулливера» Дефонтен, сочинивший «Путешествия Гулливера-сына» . Критики считают, что повесть Вольтера «Микромегас » () написана под сильным влиянием «Путешествий Гулливера».

Свифтовские мотивы ясно ощущаются во многих произведениях Герберта Уэллса . Например, в романе «Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь», общество дикарей-каннибалов аллегорически изображает пороки современной цивилизации. В романе «Машина времени » выведены две расы потомков современных людей - звероподобные морлоки , напоминающие йеху , и их утончённые жертвы-элои . Есть у Уэллса и свои благородные великаны («Пища богов»).

Фридьеш Каринти сделал Гулливера героем своих двух повестей: «Путешествие в Фа-ре-ми-до» (1916) и «Капиллярия» (1920) . По свифтовской схеме написана и классическая книга